30 декабря 1865 года в Бомбее родился английский писатель и поэт Редьярд Киплинг. К этой дате мы публикуем фрагменты книги Александра Ливерганта «Киплинг», которая вышла в издательстве «Молодая гвардия». С любезного согласия издательства вниманию читателя Перемен представлены два фрагмента. В первом из них речь идет о том, как к Киплингу относились его коллеги-литераторы. Каково было место Киплинга в литературном цехе того времени. Второй фрагмент – об отношении к Киплингу в дореволюционной и советской России.

1.

В свои неполные 32 года писатель Киплинг побил уже много рекордов – и по популярности, и по тиражам, и по гонорарам. В марте же бьет еще один: по рекомендации Генри Джеймса его, несмотря на юный (для писателей) возраст, принимают в члены «Атенеума», лондонского литературного клуба номер один. Остается теперь взять только одну высоту – получить из рук премьер-министра звание, причем, безусловно, заслуженное, поэта-лауреата. Звание, которым в XIX веке владели такие непререкаемые поэтические авторитеты, как Вордсворт, Саути и Теннисон. Последний, пробыв поэтом-лауреатом сорок лет, «в гроб сходя, благословил», как мы помним, именно Киплинга. Однако Киплинга обошли – поговаривали, что не без посредства самой Виктории, которая в 1897 году с помпой отметила свое шестидесятилетие на британском троне и которой в свое время якобы не понравилась баллада Киплинга «Вдова из Виндзора». В результате звание поэта-лауреата получил вместо Киплинга весьма поверхностный, зато чрезвычайно плодовитый поэт, автор, по меньшей мере, двух десятков поэтических сборников Альфред Остин.

В том, что Киплинг не удостоился столь высокой награды, уступив ее куда менее одаренному и мало кому известному Остину, «виновата» была не только королева Виктория, но и его собственная литературная репутация. О литературной репутации Киплинга нам известно куда меньше, чем о репутации политической, а потому отвлечемся от «Дома на скале» и скажем о ней несколько слов.

Бывают писатели для писателей и для критиков, а бывают – для читателей. Киплинг с самого начала был «читательским» писателем; на протяжении сорока лет издатели охотно издавали, а читатели охотно раскупали его книги – стихи, рассказы, романы, путевые очерки, сказки, его баллады распевали в пабах и мюзик-холлах, они публиковались на первых полосах центральных газет. В писательской же среде, даже доброжелательной (таких критиков, как Макс Бирбом, который Киплинга на дух не переносил, мы в расчет не берем), он всегда оставался «одиноким волком», считался автором неровным, уязвимым для критики, хотя, несомненно, высокоодаренным – в таланте ему не отказывали даже те, кто был нетерпим к его джингоистским взглядам и устремлениям. С точки зрения утонченных эстетов и высоколобых интеллектуалов, Киплинг был слишком вульгарен. Вот короткий перечень уничижительных вердиктов о нем Оскара Уайльда – один раз мы его уже цитировали: «отсутствие стиля», «журналистский реализм», «наш главный авторитет по всему вульгарному», «видит удивительные вещи, но через замочную скважину», «талантливый человек, который изъясняется на кокни»*.

Уайльду вторит такой же, как и он, эстет – символист, критик либеральной газеты «Стар» Ричард Ле Гальенн: «Бернс скучен, когда не пишет на шотландском диалекте, Киплинг – когда не пишет на кокни». Не устраивает Киплинг и натуралистов, с которым его иногда сравнивали. На взгляд известного американского прозаика конца века, «разгребателя грязи» (как окрестили историки литературы американских натуралистов) Дина Хоуэллса, Киплинг «развязен», «пишет что придется». Его соотечественник, критик, основатель и издатель журнала «Нейшн» Эдвин Лоренс Годкин, обыгрывая название самого известного поэтического сборника Киплинга, пренебрежительно называет его «поэтом казарменных хамов». Для неоромантиков, к которым, собственно, принадлежал и сам Киплинг, он – в первую очередь журналист. Стивенсон: «Талант глубок… но грубость еще глубже… Что бы он не писал, он — толковый журналист, все, что он сочиняет, остроумно, поверхностно и прямолинейно. Ни капли человеческой крови, сердечной тоски, полное отсутствие гармонии». Для реалистов Киплинг бессвязен и непоследователен, опять же – «полное отсутствие гармонии». Герберт Уэллс, высоко, как мы знаем, Киплинга ценивший, считавший его чуть ли не «национальным символом», писал вместе с тем, что его творческая манера отличается «суматошностью, грубостью, истеричностью, нетерпимостью, несообразностью». Наконец, для модернистов Киплинг излишне прагматичен и демократичен. «Не знаю ни одного писателя такого огромного таланта, — писал о Киплинге Томас Стернз Элиот, — для которого поэзия была бы не более чем средством… Для Киплинга стихотворение – это нечто, побуждающее к действию, его стихи по большей части сочиняются для того, чтобы вызвать одну и ту же реакцию у всех читателей, и только ту реакцию, которую читатели способны выразить сообща».

2.

Если в Англии, особенно в девяностые годы, Киплингу отдавали должное за «силу наблюдения» (как выразился один рецензент), за поэзию журнализма, что после «Простых рассказов с гор» перестало восприниматься как оксюморон, а позднее, в двадцатые годы, когда Киплинг стал «общенациональным наставником», за «поэзию дидактики», — то в России его полюбили – если воспользоваться формулой Нобелевского комитета, – за «мужественность стиля». «Киплинг, — вспоминал в конце 30-х годов Константин Симонов, довольно много его переводивший, — нравился нам своим мужественным стилем… мужским началом, мужским и солдатским».

Слово «мужской», «мужественный» Симонов повторил трижды – и не случайно. Под мужское, солдатское обаяние «железного Редьярда» попали многие — и Гумилев, которого не раз называли «русским Киплингом», хотя истоки его творчества были совсем другими, эстетско-символистскими. И Куприн, писавший, что Киплинг – «самый яркий представитель той Англии, которая железными руками опоясала весь земной шар и давит его во имя своей славы, богатства и могущества». И Бунин; он, кстати, ставил Киплинга куда выше Куприна, с которым автора «Кима» любили сравнивать. «Киплинг возвышается в своих вещах до подлинной гениальности, — замечает Бунин с несвойственным ему пафосом. — Он был настолько велик, как поэт, и настолько своеобразен, един в своем роде, что кого же можно с ним сравнивать!». И очень многие советские поэты и прозаики.

Парадокс, но «барда империализма» приняла и оценила не только юная поросль советской литературы, но и высшие, неукоснительные авторитеты — Горький и Луначарский, признававшие за «единым в своем роде» талант большой и своеобразный. А впрочем, такой ли уж это парадокс? Ведь, если вдуматься, между идеологией Советов и философией Киплинга было, по существу, немало общего. Разве не призывал Киплинг к забвению своего дела ради общего? Разве не славил героику жертвенности, пусть и несколько иначе, чем Николай Островский? Разве не ратовал, пусть и на свой лад, за «коллективное сознание»? Не потому ли Киплинг был столь близок и понятен homo sovieticus 20-30-х годов?

Как бы то ни было, вернувшемуся в тридцатые годы из эмиграции на родину маститому критику и литературоведу Дмитрию Святополку-Мирскому подобное увлечение «поэтом империалистически лояльного обывателя», которое испытывают к Киплингу «представители страны, максимально враждебной его идеологии», показалось странным. «В Англии, — пишет Мирский, — Киплинг – поэт… империалистически лояльного обывателя, не читающего других современных стихов… У нас его высоко ценят многие из лучших наших поэтов, и переводы из Киплинга почти так же характерны для некоторой части советской поэзии, как переводы из Гейне и Беранже для 60-х годов (XIX века. – А.Л.).

В горячем порыве новоявленного советского патриотизма вернувшийся в СССР Мирский, конечно же, погорячился, утверждая, что английский «лояльный обыватель» не читает «других современных поэтов». Но то, что поэт (да и прозаик) Киплинг чрезвычайно, как никакой другой автор, импонировал британскому «лояльному обывателю» и не оставил после себя в Англии литературного наследника – факты безусловные. А в далекой, неведомой России, в которой он никогда не бывал и к революции в которой отзывался, по понятным причинам, без особого энтузиазма, — оставил. Школу Киплинга в той или иной мере прошли и И. Бабель, и Э. Багрицкий, и А. Грин, и Н. Тихонов, и Ю. Олеша, и уже упоминавшийся К. Симонов.

Прав Мирский и относительно киплинговских переводов. По-русски стихи Киплинга становятся известны – хотя первые переводы далеко не всегда адекватны, – еще с середины 90-х годов позапрошлого века, как раз когда Киплинг, находясь в зените славы и в расстроенных чувствах, возвращался после суда в Брэттлборо в Англию.

«Книги джунглей» и «Ким» появляются в русских переводах по тем временам также довольно быстро, во всяком случае, быстрее, чем на других европейских языках. «Первая книга джунглей» — в 1905 году, «Вторая книга джунглей» и «Ким» тремя годами позже, то есть, меньше, чем через десять лет после выхода в свет оригинала.

Брались переводить Киплинга известные русские и советские писатели и переводчики: К. Чуковский («Сказки просто так»), К. Симонов, Е. Полонская («Баллада о Востоке и Западе», «Мандалей»), И. Грингольц («Денни Дивер», «Томми», «Фуззи-Вуззи», «Марш “Хищных птиц”». Одна из первых переводчиц Киплинга Ада Оношкович-Яцына еще в начале двадцатых годов создала весьма удачные русские версии «Томлинсона», «Пыли», «Мэри Глостер», «Потерянного легиона». Удачные переводы поэзии и прозы Киплинга и на счету наших современников В.Хинкиса («Свет погас»), В.Топорова, М. Яснова, Е. Витковского, Г. Кружкова.

Однако подлинными шедеврами стали, конечно же, переводы киплинговского «If» М. Лозинского и С. Маршака. Строки «Заповеди» (Лозинский изменил название оригинала) «Владей собой среди толпы смятенной» уже не воспринимаются как перевод — не это ли высшая похвала переводчику! Для многих поколений любителей поэзии в нашей стране «Заповедь» такая же русская поэзия, как «Не сравнивай: живущий не сравним», как «В глубокий час души и ночи, не числящийся на часах», как «… с порога на деву, как гостья, смотрела звезда Рождества». Много ли наберется в мировой поэзии таких органично вошедших в чужой язык, поистине «космополитичных» стихов? Между прочим, расходятся английские и русские вкусы и здесь. Англичане, для которых, в отличие от русских, поэт никогда не был «больше, чем поэт», склонны выделять, скорее, «Балладу о Востоке и Западе», «Мэри Глостер», «Мандалай», «Денни Дивер» — стихи более мелодичные, менее возвышенные, более приземленные, чем «Заповедь». В английских школах, впрочем, «проходят» именно «Заповедь».

Сегодняшний русский Киплинг – писатель по преимуществу детский, но по-прежнему необычайно, как сказали бы теперь, «востребованный». По-прежнему нарасхват и «Маугли», и «Сказки просто так», и «Пак с Пукова холма». Впрочем, мы опять, в который уж раз, забегаем вперед: «Сказки просто так» в 1896 году, по возвращению Киплинга в Англию, еще только рассказывались дочерям, да и то не все, и еще не записывались – во всяком случае, целиком…

______________________

* Кокни – представители лондонского простонародья, а также их диалект, о котором дает некоторое представление речь героини «Пигмалиона» Элизы Дулиттл. «Кокни» Киплинга во многом стилизован, перемешиваясь с англо-индийскими выражениями и солдатским жаргоном – Прим. ред.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>